Неточные совпадения
Помня знаменитое изречение Талейрана, я не старался особенно блеснуть усердием и занимался делами, насколько было нужно, чтоб не получить замечания или не попасть в беду. Но в моем отделении было два
рода дел, на которые я не считал себя вправе смотреть так поверхностно, это были дела о раскольниках и злоупотреблении помещичьей
власти.
Встарь бывала, как теперь в Турции, патриархальная, династическая любовь между помещиками и дворовыми. Нынче нет больше на Руси усердных слуг, преданных
роду и племени своих господ. И это понятно. Помещик не верит в свою
власть, не думает, что он будет отвечать за своих людей на Страшном судилище Христовом, а пользуется ею из выгоды. Слуга не верит в свою подчиненность и выносит насилие не как кару божию, не как искус, — а просто оттого, что он беззащитен; сила солому ломит.
Дела о раскольниках были такого
рода, что всего лучше было их совсем не подымать вновь, я их просмотрел и оставил в покое. Напротив, дела о злоупотреблении помещичьей
власти следовало сильно перетряхнуть; я сделал все, что мог, и одержал несколько побед на этом вязком поприще, освободил от преследования одну молодую девушку и отдал под опеку одного морского офицера. Это, кажется, единственная заслуга моя по служебной части.
Но воззрения их, согласные в двух отрицательных принципах, в отрицании царской
власти и социализма, в остальном были различны; для их единства были необходимы уступки, а этого
рода уступки оскорбляют одностороннюю силу каждого, подвязывая именно те струны для общего аккорда, которые звучат всего резче, оставляя стертой, мутной и колеблющейся сводную гармонию.
Да, деньги давали
власть, в чем Заполье начало убеждаться все больше и больше, именно деньги в организованном виде, как своего
рода армия.
И не мог осмыслить человек этой
власти над ним естественного, обожествленного человечества, человеческого общества, человеческого
рода, вечно умирающего и вечно рождающего, беспощадно разбивающего все надежды личности на вечную и совершенную жизнь.
Великий муж, коварства полный,
Ханжа, и льстец, и святотать,
Един ты в свет столь благотворный
Пример великий мог подать.
Я чту, Кромвель, в тебе злодея,
Что,
власть в руке своей имея,
Ты твердь свободы сокрушил.
Но научил ты в
род и
роды,
Как могут мстить себя народы:
Ты Карла на суде казнил…
— Ну да, ну да! — поощряет его собеседник-ненавистник, — вот именно это самое и есть! Наконец-то ты догадался! Только, брат, надо пожарные трубы всегда наготове держать, а ты, к сожалению, свою только теперь выкатил! Ну, да на этот раз бог простит, а на будущее время будь уж предусмотрительнее. Не глумись над исправниками вместе с свистунами, а помни, что в своем
роде это тоже предержащая
власть!
Прерогативы
власти — это такого
рода вещь, которая почти недоступна вполне строгому определению. Здесь настоящее гнездилище чисто личных воззрений и оценок, так что ежели взять два крайних полюса этих воззрений, то между ними найдется очень мало общего. Все тут неясно и смутно: и пределы, и степень, и содержание. Одно только прямо бросается в глаза — это
власть для
власти, и, само собой разумеется, только одна эта цель и преследуется с полным сознанием.
Благодаря связям, заведенным в Петербурге, а также преступному попустительству местных полицейских
властей, меняльная пропаганда высоко держала свое знамя в Зяблицыне, так что была минута, когда главный ересиарх, Гузнов, не без нахальства утверждал, что скоро совсем прекращение
роду человеческому будет, за исключением лиц, на заставах команду имеющих, которым он, страха ради иудейска, предоставлял плодиться и множиться на законном основании.
Одно было неприятно: оказывалось нужным заслуживать благосклонное внимание господина полицмейстера, который хотя и принадлежал к числу друзей Люлькина, но иногда любил дать почувствовать, что он в некотором
роде власть.
Железные дороги, телеграфы, телефоны, фотографии и усовершенствованный способ без убийства удаления людей навеки в одиночные заключения, где они, скрытые от людей, гибнут и забываются, и многие другие новейшие изобретения, которыми преимущественно перед другими пользуются правительства, дают им такую силу, что, если только раз
власть попала в известные руки и полиция, явная и тайная, и администрация, и всякого
рода прокуроры, тюремщики и палачи усердно работают, нет никакой возможности свергнуть правительство, как бы оно ни было безумно и жестоко.
Смотрят люди на предмет различно, но как те, так и другие и третьи рассуждают о войне как о событии совершенно не зависящем от воли людей, участвующих в ней, и потому даже и не допускают того естественного вопроса, представляющегося каждому простому человеку: «Что, мне-то нужно ли принимать в ней участие?» По мнению всех этих людей, вопросов этого
рода даже не существует, и всякий, как бы он ни смотрел на войну сам лично, должен рабски подчиняться в этом отношении требованиям
власти.
Можно было при языческом миросозерцании обещаться исполнять волю светских
властей, не нарушая волю бога, полагаемую в обрезании, субботе, определенной временем молитве, воздержании от известного
рода пищи и т. п.
«Неразумно жертвовать своим спокойствием или жизнью, — говорит дикарь, — чтобы защищать что-то непонятное и неосязаемое, условное: семью,
род, отечество, и, главное, опасно отдавать себя в распоряжение чуждой
власти».
Как же учить детей, юношей, вообще просвещать людей, не говоря уже о просвещении в духе христианском, но как учить детей, юношей, вообще людей какой бы то ни было нравственности рядом с учением о том, что убийство необходимо для поддержания общего, следовательно, нашего благосостояния и потому законно, и что есть люди, которыми может быть и каждый из нас, обязанные истязать и убивать своих ближних и совершать всякого
рода преступления по воле тех, в руках кого находится
власть.
Если можно и должно истязать и убивать и совершать всякого
рода преступления по воле тех, в руках кого находится
власть, то нет и не может быть никакого нравственного учения, а есть только право сильного.
«Батюшка, Степан Михайлыч! — голосила Арина Васильевна, — воля твоя святая, делай что тебе угодно, мы все в твоей
власти, только не позорь нас, не срами своего
рода перед невесткой; она человек новый, ты ее до смерти перепугаешь…» Вероятно, эти слова образумили старика.
Бояре и воеводы, старее его чинами и
родом, несмотря на закоренелый предрассудок местничества, добровольно подчинились его
власти: со всех сторон спешили под знамена его люди ратные; смоляне, дорогобужане и вязьмичи, жившие в Арзамасе, явились первые; вслед за ними рязанцы, коломенцы и жители отдаленной Украины умножили собою число свободных людей: так называли себя воины, составлявшие отечественное ополчение нижегородское, которое вскоре, под предводительством Пожарского, двинулось к Ярославлю.
А в средине их — палатка Гуругана-Тимура [Тимур носил титул Гургана — «зятя», который давался тому, кто женился на женщине из
рода Чингисхана, или, получив
власть в борьбе, женился на наследнице двух ханских
родов.] — как царица среди своих подруг.
Он прав, он прав; везде измена зреет —
Что делать мне? Ужели буду ждать,
Чтоб и меня бунтовщики связали
И выдали Отрепьеву? Не лучше ль
Предупредить разрыв потока бурный
И самому… Но изменить присяге!
Но заслужить бесчестье в
род и
род!
Доверенность младого венценосца
Предательством ужасным заплатить…
Опальному изгнаннику легко
Обдумывать мятеж и заговор,
Но мне ли, мне ль, любимцу государя…
Но смерть… но
власть… но бедствия народны…
Можно ли назвать
власть вооруженною, ежели, даже при искреннем желании помочь ближнему, она на каждом шагу стеснена всякого
рода сомнительностями и пагубным формализмом?
— Великолепно! — вскричал я, — вы нарочно сказали это великолепное «бесполезно», чтоб меня придавить. Я вас насквозь вижу. Бесполезно, говорите вы? Но ведь удовольствие всегда полезно, а дикая, беспредельная
власть — хоть над мухой — ведь это тоже своего
рода наслаждение. Человек деспот от природы и любит быть мучителем. Вы ужасно любите.
Единственно возможное и действительное средство для его спасения и охранения состоит в том, чтобы обратиться к святейшему папе и признать над собою его духовную и светскую
власть…» В таком же
роде и современные, хоть бы французские, писатели сочиняют: один мелодраму — для доказательства, что богатство ничего не приносит, кроме огорчений, и что, следовательно, бедняки не должны заботиться о материальном улучшении своей участи; другой роман — для убеждения в том, что люди сладострастные и роскошные чрезвычайно полезны для развития промышленности и что, следовательно, люди, нуждающиеся в работе, должны всей душою желать, чтобы побольше было в высших классах роскоши и расточительности и т. п.
Губернаторша вошла довольно величественно, распространив вокруг себя легкий запах лондонских духов, и с официально-благосклонною снисходительностью остановилась перед майором. От всей позы, от всей фигуры ее так и веяло губернаторшей, то есть в некотором
роде правительницей,
властью предержащею.
И справедливо напрашивается вопрос: если непорочность Богоматери обусловлена актом благодати, изъявшим из
власти естества самое ее зачатие и означающим как бы новое творение, то ведь всемогущество Божие могло совершить это в любой момент истории человеческого
рода и над любою из дщерей Евиных.
И тем не менее эта обмирщенная государственность есть уже своего
рода отрицательное откровение о
власти.
К тому же внутренне давно уже приходилось считаться с тяжелой болезнью русского самодержавия и перспективой возможного его исчезновения с исторического горизонта и своего
рода «беспоповства» в иерархии
власти.].
Однако сама по себе эта
власть христианских монархов имела еще ветхозаветную при
роду, находя свой прототип и высшую норму в ветхозаветных теократических царях Давиде и Соломоне, также представляющих собой лишь прообразы теократии, а не исполнение ее.
В натуре Глафиры Васильевны была своего
рода честность, она была бы честна и даже великодушна, если бы видела себя самовластною царицей; но она интриговала бы и боролась, и честно и бесчестно, со всеми, если бы царственная
власть ее не была полною и независимою в ее руках.
— Что ж делать? Мне бы не хотелось, но обстоятельства такого
рода, что я вынуждена поступить против моих желаний; я решила обратиться к
властям.
Юному офицерику как будто польстила просьба приговоренного. Еще бы! К нему обращались как к начальнику,
власть имущему и от которого зависит назначить
род казни этому несчастному. И в сущности, не все ли равно, как уничтожить шпиона, пойманного на месте преступления? Конечно, следовало бы жалеть заряды на таких людей, но с ним его револьвер и…
Только мистическая любовь, которая преодолеет в себе стихию
рода и будет до глубины личной, окончательно выпадет из социальной обыденности и освободится от
власти общества.
Начальник дивизии ответил, что удивляется его письму: по закону, подобного
рода вопросы дивизионный врач решает собственною
властью, и ему лучше знать, нужны ли в госпитале сестры.
— Делаем мы это и по старому приему, употребленному тобою, нашим отцом и повелителем, еще в раю и предавшему в нашу
власть весь
род человеческий, и по новому церковному способу.
— Не впервые вам приходится разбирать такого
рода дела, в которых фигурирует оскорбленная полицейская
власть.
Екатерина хорошо понимала, что ей, несмотря на Богом дарованную
власть, предстоит нелегкая борьба в деле этого «урода
рода человеческого», борьба со старыми порядками, с волокитой суда и следствия.
Брязга подплыл к Самарову городку незаметно и напал врасплох на спящих караульных, успел перебить весь княжеский
род, что заставило всех остяков разбежаться по домам и признать
власть русских.
«
Власть имущая в Москве Особа» напутствовала его своими наставлениями и дала письмо к Панину, а Тамара Абрамовна, обливаясь слезами, наполнила экипаж разного
рода мешочками и кулечками с съестными припасами и лакомствами.
Социализм утверждает такого
рода «сакральную
власть» и «сакральное общество», что не остается места ни для чего «мирского», ни для чего вольного и переходного, для свободной игры человеческих сил.
Жить было дешевле потому, что жизнь была связана: той самой дорогой роскоши, состоящей в таком
роде жизни, что всякую минуту можно изменить его, Пьер не имел уже, да и не желал иметь более. Он чувствовал, что образ жизни его определен теперь раз навсегда до смерти, что изменить его не в его
власти, и потому этот образ жизни был дешев.
Кроме того, историки этого
рода противоречат один другому даже и в объяснениях той силы, на которой основана
власть одного и того же лица.
Но не говоря о внутреннем достоинстве этого
рода историй (может быть, они для кого-нибудь или для чего-нибудь и нужны), истории культуры, к которым начинают более и более сводиться все общие истории, знаменательны тем, что они, подробно и серьезно разбирая различные религиозные, философские, политические учения, как причины событий, всякий раз, как им только приходится описать действительное историческое событие, как например поход 12-го года, описывают его невольно, как произведение
власти, прямо говоря, что поход этот есть произведение воли Наполеона.
Надо было найти личность низшего разряда, конечно, самое лучшее жида, — и разгулявшиеся офицеры отнеслись с предложением такого
рода к прислуживавшим евреям, но те, по трусости и жизнелюбию, не только не согласились сидеть на таком сеансе, но даже покинули свои посты при торговле и предоставили всю лавку во
власть господ офицеров, а сами разбежались и скрылись, хотя, конечно, не переставали наблюдать из скрытных мест за тем, кто что будет брать, и вообще что станет далее делать шумливая компания.
Признавая ложность этого взгляда на историю, другой
род историков говорит, что
власть основана на условной передаче правителям совокупности воль масс, и что исторические лица имеют
власть только под условиями исполнения той программы, которую молчаливым согласием предписала им воля народа. Но в чем состоят эти условия, историки эти не говорят нам, или если и говорят, то постоянно противоречат один другому.